Заключение, более длительное, чем обычно принято.

«Вера собралась с силами и открыла дверь. В комнате пахло ладаном и горели три восковые свечи. Наискось комнаты лежал на столе Желтков. Голова его покоилась очень низко, точно ему, трупу, которому всё равно, подсунули маленькую мягкую подушку. Глубокая важность была в его закрытых глазах, и губы улыбались блаженно и безмятежно, как будто он перед расставанием с жизнью узнал какую то глубокую и сладкую тайну, разрешившую всю человеческую его жизнь. Она вспомнила, что то же самое умиротворённое выражение она видела на масках великих страдальцев — Пушкина и Наполеона.

  • Если прикажете, пани, я уйду? — спросила старая женщина, и в тоне её послышалось что то чрезвычайно интимное.
  • Да, я потом вас позову, — сказала Вера и сейчас же вынула из маленькго бокового кармана кофточки большую красную розу, подняла немного вверх левой рукой голову трупа, а правой положила ему под шею цветок. В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо неё. Она вспомнила слова генерала Аносова о вечной исключительной любви — почти пророческие слова. И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем».

 А. И. Куприн «Гранатовый браслет».

У наших героев было не как у Куприна, они были живы, более-менее здоровы, и осознания, что «та самая» любовь прошла мимо», не случилось. То ли потому что не случилось, то ли потому что это была не «та самая» любовь, то ли почему то ещё.

Через некоторое время осозниние возможной свободы у Сергея начало отодвигаться, и на открывшееся место, сначала вкрадчиво, а затем решительно, вылез вопрос: «Ну вот, свобода и что теперь делать то»? Для Сергея в тот момент свобода означала внутреннюю пустоту.

Никаие другие смыслы не привлекали его. О том, чтобы осознанно и вдохновенно строить свою жизнь, назначая или создавая смыслы, не было и речи в тот момент. Смысл, что проистекал из мыслей о Ней, всё ещё был неимоверно массивным и ощутимым, хоть и отступил в том прозрении, сравнявшись, на некоторое время, в масштабах с остальными. Скоро картина начала восстанавливаться, и отношение к Ней стало почти на то же место, будучи хоть и ослабленным пережитыми осознаниями, но всё же не настолько, чтобы стать полностью равноценным с остальными. Затем наступило время для ещё более глубоких агоний, уже не на уровне чувств, но скорее на уровне воли, желаний и смыслов.

Было время когда Сергею остро хотелось, чтобы она осознала то же, что и княгиня Вера, с той только разницей, что у них можно было бы ещё всё исправить. Множество фантастических идей, как восстановить справедливость приходили к нему. Он мечтал, о совместности, не сознавая, что своими мечтами, где то в тонком, невольно насиловал её, вторгаясь в её мир и безотчётно пытаясь влиять на судьбу её, своими желаниями. Это он понял позже.

Бывали у него приступы лёгкой паранойи, тогда ему хотелось во что бы то ни стало, вымолить у Богов, хоть добрых, хоть злых, и даже Самого Верховного Бога на любых условиях, или заклясть кого то невидимого и могучего, чтобы она влюбилась в него. Дерзновению Сергея в мире воображения и фантазий не было предела. Он посвящал часы и дни пристальному сосредоточению на своём желании, стремясь запустить таинственный механизм реализации, толкаясь от мысли что все желания сбываются, если как следует, правильно, желать. Он искал, прощупывал, а как же именно следует желать.

И это был уже голос не Души, но его Духа, которому стало обидно, что его жертвы не приняты, боль и старания не замечены. Что-то вроде попытки мести. Желания подчинения себе. К счастью, в эту волну страсти, такой сильной одержимости, как раньше не было. Было просто более менее холодное желание достижения цели. В то же время нечто внутри его, очень тихое и огромное как земля, и ещё более глубинное, чем даже рептилии, постоянно безмолвно сообщало ему, что то что он затеял — бесполезно и бессмысленно, проистекает от малодушия. Он слышал этот голос, но упрямился как ребёнок, цепляясь за надежду вопреки всем очевидностям, и думая: «А вдруг получится? Есть же вероятность, значит может получиться…». Но время шло, а ничего такого не происходило…

Высокий постоянный накал чувств оказался тяжёл для них, внешне всё выглядело относительно спокойно, чему немало помогала атмосфера общего информационного перенасыщения, вызывающая ощущение поверхностного скольжения по событиям жизни. Подчиняясь общей волне, духу времени в котором жили, они так же как все, текли более по поверхности событий, в большинстве своём, не в силах погрузиться внутрь. Разве что под накалом страсти или боли, которая виделась им уже и бесполезной и бессмысленной. Им обоим, потому что в это время они оба достигли момента переполнения чаши своих страданий. По разным причинам, влекомые разными механизмами реализации этих причин, но с одним результатом. И они это интуитивно чувствовали. Они чувствовали что своим наличием в жизни друг друга, особенно встречами и общением, они заставляют друг друга страдать. И он постепенно, стал исцеляться от одержимости стремлением овладеть.

Поведение их, особенно его, стало меняться в сторону осознанного старания не причинять страданий другим людям, да и вообще никому, в том числе и себе. Её манера общения и раньше была корректной, по крайней мере внешне. Иногда лишь, по отрывочным фразам и редким слезам он понимал, что его чувства не обманывают его относительно творящегося у неё внутри.

 Методы были разными. Она, просто вытесняла страдания, пользуясь своей неженской силой духа, и старалась держаться в рамках модного нынче «позитивного» сумасшествия, изо всех сил стремясь не думать о «плохом» и думать о «хорошем». Это была ловушка, приводящая её во всё более углубляющееся ощущение бессмысленности происходящего. Он понимал это и даже пытался донести, но поделать ничего не смог, это было её твёрдое решение и менять в своей жизни и её методах она ничего не хотела. Ей представлялось, что надо решить всё самой, принять вспоможение не позволяла гордыня.

Он же стремился искоренить в себе само желание, осмысленно снижая значимость возникающего по отношению к ней. Стремился остановить и перенаправить поток намерений, прежде излучаемых с целью сблизиться с ней. Он перестал стремиться быть ближе, но не под влиянием унижения, обиды или страха боли а по сознательному трезвому расчёту. Прежней, адской боли расставания почти уже не было, внутри что то отчасти выгорело, почти отболело уже всё своё и смирилось. Немного ныло на периферии. Он держал себя в равновесном состоянии силой духа. Сам процесс, как он рассказывал, напоминал управление велосипедом. Если вовремя не рульнуть, теряешь траекторию и останавливаешься.

После такого чистилища, которое продолжалось больше полугода, он размышлял о том как и зачем ему жить. Понимая отчётливо, что как он решит, так и будет. И что он каким то непонятным ему самому образом, достиг той степени самоконтроля, при которой внутри уже почти ничего не противилось его решениям, и чтобы действовать, ему не приходилось уже сражаться с самим собой насмерть, как раньше.

Сергей вдруг ощутил, что теперь сам может сотворить себе смысл жизни и жить, веря в него, потому как он постиг, что между мыслями идущими изнутри и мыслями извне нет никакой разницы, кроме той что мысли извне автоматически наделяются некой «объективностью», некой значимостью, позволяющей человеку больше верить им, чем своим собственным. Открытие потрясло его и натолкнуло на размышления о произволе и самодурстве. Он осознал, что только совесть, тот самый тихий внутренний голос может ему здесь помочь.

При осознании субъективно — объективных игр воображения, происходящих из за самого устройства человека, имеющего физический центр и периферию, порождающих понятия близко и далеко, моё и не моё, сила и значимость тех и этих мыслей уравниваются, и не надо себя как-то искусственно мотивировать, или  определять, свои сейчас или не свои реализуются мысли. Это происходит автоматически, всё видится и определяется. Проявляется суть вещей и сознаётся их реальная значимость. Так было у него, и было ему теперь легко. Он, как он говорил, видел состояние и мотивы людей «влёт».

Когда я на всякий случай поинтересовался, не мания ли это величия, ибо обычному человеку обычно трудно определиться и маневрировать в значимостях. Обыкновенно он путается в противоречиях между требованиями морали и воспитания и зовом насущного текущего. Людей со стройной и прозрачной картиной мира мало. Мой друг слегка ухмыльнулся добродушно, и заявил, что мной в этих словах руководит страх ошибки, и вслед за ней неодобрения окружающих людей.

Поразмыслив, причём мне потребовалось минут пятнадцать, чтобы продумать доступные варианты происхождения моих мыслей и его помощ, выражающуюся в нескольких наводящих вопросах, я был вынужден согласиться. Да, я действительно страховался и стремился слиться с безликим большинством, которое путается и на всякий случай выстраивает объяснения так, чтобы не иметь никакого мнения, либо было легко от него отказаться, признав его относительным, и т. д. И Сергей действительно точно увидел глубинные мотивы моего мышления именно «влёт», явно пользуясь какими то особыми каналами восприятия.

Происшедшее было несколько неожиданным, ибо я прежде сам для себя объяснял подобные рассуждения стремлением защитить истину, чтобы ненароком не ошибиться и не переврать, не исказить то, что, как мне с детства внушалось, постичь просто невозможно. Мысль невидима, жизнь непостижима, чужая душа потёмки и тому подобные «аксиомы». Сам процесс размышления в этот раз был нелёгким и даже небезболезненным, в прямом смысле, физически. Когда я подходил, в поиске ответа, к моим границам, которе охранялись моими прежними, удобными мыслями, которые, как бы защищая границы от попытки их пересечь, причиняли мне боль и неудобства, которые ощущались как удушающее сжатие в разных местах тела. Ощущения были достаточно сильнми, чтобы заставить меня прекратить думать и отвлечься, прервав мысли, и если бы не помощь Сергея, то будучи один я, ни за что бы не смог осознать то, что осознал тогда, и выйти за пределы старого русла мыслей.

Не могу сказать, что это было совсем новым ощущением, я много чего пережил на разного рода терапиях, и индивидуальных и коллективных. Но эти переживания были настолько явными и настолько чётко связанными с определёнными смыслами, как никогда прежде. В этот вечер я глубоко ощутил, что означает факт присутствия человека посвящённого в какие-то пространства и смыслы. Человека, у которого границы мира располагаются в иных местах, шире чем у большинства. Тогда сути, смыслы и пространства открываются легче и быстрей, хотя, конечно, не всегда безболезненно.

Вспомнились несколько моих друзей. С одним мне было очень хорошо, легко, вкусно и осмысленно пить пиво. И хоть я сам не любитель его, с ним пивопитие превращалось в событие, яркое и осмысленное, мы не просто пили пиво, мы жили, ощущая и переживая соприкосновение с неким смыслом, с загадочным таинством. Я научился в какой то степени этому у него (хотя до сих пор не понимаю в чём там дело, просто научился передавать состояние) и после угощал других друзей, с подобным, хотя и меньшим по глубине, эффектом. В обществе другого, профессионального музыканта мне исключительно глубоко, как говорят, «заходила» классическая музыка, почти в любых вариантах, даже авангардисты, вроде Хиндемита или Шнитке. И это тоже была жизнь. С другим мы как то особенно глубоко и душевно базарили «за жизнь», постигая такое, о чём врозь и помыслить не могли, причём разойдясь, не могли вспомнить некоторые свои постижения, настолько глубоко нас утаскивало в некие миры осознания. Вспомнилось так же и библейское: «где двое или больше во имя моё, там и я вместе с ними». Понял так же, зачем некоторые ищут «гуру». И зачем стремились попасть в ученики к Мастерам.

Однако, я отвлёкся. Сергей, осознавая всю значимость мыслей, не спешил назначать себе смысл жизни, будто боясь ошибиться. Он понимал что есть нечто гораздо большее чем он сам, и у этого «нечто могут быть свои планы на Сергея. Но время шло а планы Всевышнего почему то отчётливо не проявлялись. И жизнь, будто сама складывалась и шла себе помаленьку.

То ощущение Свободы, что пережил он во время своего озарения, было вполне реальной, но только лишь возможностью, и надо было ещё долго работать для её реализации. Видение этой возможности был подарок Духа, который даётся Пережившим…

Прошло ещё некоторое время, наши с Сергеем встречи, под действием жизненных обстоятельств стали ещё более редкими. Время — великий учитель. Его течение, подобно могучей реке, рано или поздно, неизбежно выносит на поверхность то, что таилось в глубине. Как у реки, берущей истоки в горах, в его течении есть бурные участки и есть места, где она течёт медленно и степенно. То что таилось в пучинах бурлящих вод, стремящихся со склонов, становится очевидным на спокойном месте русла.

Так и у нас, многие вещи стали очевидны, когда истощились собственные запасы некоего «предустановленного», так скажем, культуральнообусловленного «понимания». Выражаясь языком Юнга, личное неосознанное стало соединяться с общественным неосознанным. Или, выражаясь библейским языком: «Сила моя в немощи совершается»…

Некоторое время он игрался со свободой, с её возможностью, по своему сладкой, а потом неожиданно, оказался внутри отчётливого самоощущения, что такая свобода и не нужна ему. У него сложилось впечатление, что она представляет собой прежде всего хаос, гораздо менее организованный и наполненный смыслом, чем собственно человек, и вся его жизнь. А смысл и опоры были ему необходимы.

Есть внутри человека кто то, кого  в свободе привлекает возможность освободиться от бремени, от необходимости терпеть ограничения, соблюдать жёсткие границы упорядоченных структур, которые гнетут чувствующее живое как вериги. Этот «кто-то» может быть дух борьбы или свободы, или внутренний раб, а может животное начало, или что то ещё…

О том, что будет после обретения желанного, обычно никто не думает. Жаждут лёгкости и простора, привыкнув ненавидеть устойчивое внутреннее устройство, вызывающее к жизни ощущение соприкосновения с непреклонной вечной неподвижностью, такое мучительное для живого, постоянно жаждущего изменений. И ради освобождения от этой неподвижности человек порой готов замахнуться на самого себя, на своё устройство, на то из чего он состоит.

Свобода это пустота и хаос, говорил Сергей, которые подобно яду разъедают душу, и если не заполнить ничем свою жизнь, не найти или не выдумать ориентиры и цели, то начинаешь чувствовать себя как в космическом пространстве. Голым и беззацитным перед окружающей средой неумолимо вытягивающей тающие силы.  Чтобы жить в свободе, нужен «скафандр». Им может быть идеология, представления о жизни, мировоззрение, идеалы. Напрямую же воспринимать этот неструктурированный мир хаоса крайне тяжело. Почти невозможно.

Некоторое время он жил считая, что она не понимает, что любит его, и просто не видит, не чувствует этого в суете житейской и в своём упрямстве. Идея эта покоилась на его сознании собственной исключительности, на мысли о том, что он что то может видеть в людях чего они сами не видят в себе. Он создал приятный мир сладких полубезотчётных ожиданий, теша себя мыслью о возможной возможности. Отказываться от мечтаний ему не хотелось, потому что они создавали в его жизни смыл, насыщали возможное будущее надеждой, светом и силой. Без этого смысла нужен был другой, а его нужно было искать или создавать, что далеко не так просто. Процесс изменения смыслов жизни очень трудоёмкий, и не всякому под силу, потому как определяется запасом силы духа и души. Некоторые люди так за всю жизнь и не меняют своих взглядов просто от бессилия, хоть и хотят того.

Примерно через год ожиданий он стал понимать, что обманывается, и решил прекратить это. Он осознал, что так и не задал ей одного единственного вопроса, на который могло быть только два ответа — да или нет. Прежде их общение строилось у него вокруг его чувств, у неё вокруг защиты от них и сомнений в том что происходит, приправленное бытовой обыденностью, которая для него смысл имела именно потому что было связано с Ней. С Ней он мог делать и говорить о чём угодно, ему было всё равно, именно потому что это была Она. Но прежде он даже всерьёз и не задумывался о совместной жизни, ибо она была далека, а ему хватало того что было, хватало того наполнения что давал её образ. А ещё была Стена…

Нечто общее, кажущееся светлым и необходимым, таяло. Сергей по прежнему чувствовал, что она ближе всех ему на свете, и роднее, но одновременно ничего не происходило и стояла та самая непроницаемая стена. Он жил мыслями в двух разных измерениях. В том, где они близки, и в другом, где стена. И сопоставить их, совместить в одной точке времени пространства он почему то не мог. Что то мешало. И всё же однажды это случилось. Осозналось то, что это может продолжаться бесконечно и не ведёт никуда.

Он рассказывал, что дело было как и обычно, в смысле появления нового потока смыслов и событий. Сначала смутные мысли о ней, несколько дней бродящие и растущие, потом сон, в котором они гуляли вместе и она приходила как будто знакомиться с его родственниками, среди которых были и живые и умершие. Она познакомилась и они гуляли как будто по солнечному Крыму (дело, кстати было, незадолго до известного прецедента). Во сне было море, освещённое ярким дневным солнцем, и гладкий серый асфальт, ведущий плавно вниз а потом, где то вдалеке, вверх. Но они были не там где вверх а как раз там где начиналось вниз. На том сон и закончился. И он, чувствуя, что несмотря на благоприятность сна, есть та самая стена, решился окончательно выяснить что есть что, и задать этот самый вопрос…

Однажды, во время одной из наших встреч, ставших ещё более редкими, но всё таки, отдавая должное взаимному интересу и уважению, регулярными, мы говорили о времени, рассматривая его как вместилище событий и переживаний, и собственно, ощущения жизни. Современный дух времени мы единодушно признали каким то жидким и скоротечным, не оправдывающим ожиданий полноты, событийности. Вроде  много чего происходит а всё почти какое то пустое.

Стали пытаться выяснить причины, строили гипотезы. Среди которых всплыло много любопытного. Там были, например, гипотеза о влиянии электромагнитных волн, в частности, СВЧ ( УКВ радиостанции, сотовые телефоны) на магнитные характеристики клеток человеческого, да и всякого другого организма. Гипотеза об информационном перенасыщении, выталкивающем восприятие из глубины и заставляющем скользить по поверхности, откуда недонасыщение привычными ощущениями, кои собственно и являются жизнью. Были и прочие, экзотические и спорные, вроде мысли о том, что с увеличением населения земли автоматически падает плотность потоков переживаний каждого отдельного человека, потому как у Земли определённая пропускная способность по вмещению сознания, и ограниченный ресурс по созданию самой возможности осознавать. Но самая любопытная, возникла неожиданно, будто изниоткуда.

Есть такой разряд мыслей, которые впоследствии дают начало цепочкам событий или ведут к озарениям и открытиям. Такие мысли, хотя их вряд ли можно назвать собственно мыслями, обычно как бы капают с «потолка», спускаются откуда то, буквально сверху, представляя собой не мысль, но идею, воспринимаемую (по крайней мере мной) чем то вроде капли света, почти неприметно лучащуюся, но очень быстро проникающую в то место меня, где океан внутреннего безмолвия, жаждущий выражения, превращается в потоки желаний, мыслей и слов. Момент появления и проникновения идеи в моё сознание очень скоротечен, настолько, что не всякий раз и заметишь, и лишь через время сознаётся, что происшедшее было плодом вдохновения неизъяснимого, не связанного узами причин и следствий с обыденным, земным порядком.

Началось с того, что телевизор, и особенно компьютер являются персональными истребителями времени. Времени «прямого», проведённого у экранов. Это было очевидно, но чувствовалось что то ещё. У этих приборов был какой то пока неведомый, но ощутимый, многомерный и многоступенчатый механизм по лишению нас времени и жизненных сил, высасываемых вместе с направленным на экран вниманием.

В те часы, что мы проводим в зависшем состоянии сухого стресса у мониторов, в «норме» должно происходить что то другое. Но что происходит обычно, если не смотреть в экран?

Коснулись процессов усвоения информации, того, что нужен для этого достаточный сон. Вспомнили про кратковременную и долговременную память, и вот на этом месте, под действием того самого вдохновения, осозналась кристальной чёткости очевидность того, как из-за внедрения в нашу жизнь мониторов, нарушились процессы усвоения впечатлений. Не стало времени на осмысление событий и образов прожитого дня, большинство уходит в сон сразу от экрана, не свершив необходимых, с детства привычных, но большинством не осознаваемых действий по переосмыслению прожитого, размышлению о нём, раскладыванию по полочкам. И по созданию выводов — решений, являющихся опорами для дальнейших действий. Осмысление протекает чрезвычайно поверхностно, вскользь, наспех. Вследствие чего качественного перевода впечатлений из кратковременной памяти в долговременную не происходит. И человек как бы и не живёт во многих своих внутренних пространствах. Чувствует что живёт будто во сне. По сути в постоянном стрессе с чувством неуловимой неудовлетворённости. И регулярно вспоминает прошлое, в котором этого всего было меньше, или вообще не было, тоскуя о полноте жизни.

А всё от чего? От спешки да жадной погони за новыми и новыми «возможностями», назойливо «предоставляемыми» современным капиталистическим обществом.

Стали пытаться разобраться, вспомнили симулякры Бодрийяра, философию общества потребления, и так называемую, «декларацию прав человека», «декларацию прав потребителей» а так же и ещё и «права детей». Лично меня слово «права», в названии деклараций как то, мягко говоря, смущали, вся эта конструкция казалась мне надуманной, но рационально объяснить это ощущение я не мог, просто, как говорится, душой чуял подвох. Сергей же, осознав нечто открывшееся ему, пришёл на некоторое время почти в неистовство.

  • Ты понимаешь, какая подмена произошла, причём на уровне всей западной «культуры», которую сейчас у нас пытаются прививать? — почти кричал он.
  • Ты о чём? — не сразу понял я.
  • Права! Да какие, на хрен, права у человека могут быть!? Права в том только случае действительно права, когда их все единогласно одобрили и тщательно и честно соблюдают. А где ты такое видел? Где? Да нигде такого нет! — сам ответил он на свой вопрос. Как могут все единодушно раз и навсегда одобрить какие то правила, если у каждого есть возможность выбора поступков и отношения к происходящему? И как ни крути и ни воспитывай, но некоторые обязательно воспользуются возможностью отклониться от общей линии, вспомним кривую Гаусса, обязательно воспользуются. Значит есть постоянный реальный риск нарушения прав, а точнее не риск, а именно их нарушение, и надо это признать. Или же надо заставить всех делать одно и то же и думать аналогично, а это уже никак не свобода. Вот и получается что для создания иллюзии прав приходится жертвовать реальными свободами, что и происходит.
  • Не права у человека, на Земле, а возможности, всего лишь. Употребляя слово «права» политики решили сразу несколько задач по охмурению людей. А в результате всё исказилось. Вместо того чтобы учиться и готовиться к процессу реализации своих возможностей человек, чуть только научился соображать, требует исполнения своих «прав». Деградация узаконенная, да и только!

Мне возразить было нечего, кроме разве, что есть контекстуальность и семантические поля значений, проявляющимися как реакция на злобу дня. Говоря это я рефлекторно стремился смягчить его резкость и категоричность, сделать его разгром понятий не таким острым и сокрушительным. Я стал «спасать» американцев и демократов, к своему удивлению (потому что особенно ясное сознание было в тот момент, я говорил и наблюдал за собой одновременно, одна часть меня стремилась к смягчению, другая удивлялась этому), и не потому, что был не согласен с Сергеем. С ним то я был как раз почти полностью был согласен, а из чувства как бы справедливости, исток которого можно было выразить так: нельзя слишком сильно долбать того или тех кто попытался заботиться обо мне и других людях, пусть и не совсем удачно. Он(они) же пытались, хотели как лучше. По моим понятиям декларация прав человека подходила под заботу а не обман, и потому я прощал обман и подмену понятий и склонен был его не замечать, не придавать значения, списывая на то, что все люди ошибаются. Что главнее здесь забота и реагировать нужно на неё, иначе получится неблагодарность.

Тут я осознал несуразность своих мыслей и реакций. Получалось что я попадался как лох на разводку разного рода демократами и поборниками «прав» именно из за своей механичности, автоматизма в реакциях, запускающего жёсткий сценарий поведения. Я сам закрывал себе видение глубинной сути ситуации, и то сокрытое или как бы второстепенное, что было необходимо заказчикам сего процесса, происходило беспрепятственно потому что моё внимание было уловлено ширмой, или даже, красной тряпкой, «заботы». Значит, я из за боязни быть сочтённым невежливым, несправедливым, стараюсь не различать вопиющей неправды, и мало того, сам сую голову в петлю обмана, только бы меня считали хорошим, своим парнем.

Я понял, в очередной раз, что смотрю на происходящее весьма поверхностно и шаблонно, и что между мной и Сергеем есть ощутимая разница. Он почти всё старался проверить на прочность, оценить и осмыслить с каких то ему одному видимых позиций. Его что то мучило, и он бился в поисках выхода, проверяя окружающее пространство на всех ему доступных уровнях: телесном, мысленном, духовном, душевном и каких то ещё… Как это ни странно, но сидящие в нём беспокойство и душевная боль были его двигателем, который работал в нужную сторону.

Это открытие меня неприятно ошеломило. Мгновенно всплыли в сознании многие примеры такого же моего поведения, когда я, стремясь сохранить лицо, проигрывал стратегически, не вмешиваясь в происходящее, хотя вполне мог. В такие моменты я для себя сам оправдывался тем, что происходящее можно будет исправить потом, в спокойной обстановке, когда всё рассеется и опасность минет. Это был страх прямого столкновения, а может быть даже соприкосновения. И, по сути страх проявиться, страх жить. Жить означало рисковать и бороться, сталкиваться с неизвестностью, терпеть и стремиться, организовывать себя, достигать целей и держать слово. Но, как я сейчас ярко увидел, во мне было нечто, страстно ненавидящее всё это и боящееся. И выбор, маленький кусочек свободы, изменяющий это равновесие, был за мной. И это, на самом то деле, было мучительно…

Темы наполнения времени и влияния на происходящие события мы коснулись не случайно. Сергей рассказал, что как то раз, стал целенаправленно вспоминать момент первой встречи с ней, ему вдруг стало интересно пересмотреть как всё началось, увидеть другим, современным взглядом, с позиции прожитого и накопленного, может быть увидеть какие то знаки которые могли быть в самом начале. Он вспомнил как впервые увидел её.

Это было в середине августа, когда он приходил устраиваться на работу в некий, как оказалось впоследствии, отличный пед. коллектив. Шла подготовка здания к учебному году и все кто не в отпуске, делали разного рода дела по ремонту. Он увидел её, такую яркую и сияющую строгим и любопытным взглядом, в сером рабочем халате. Она сверкнула как солнце и молния вместе, и пронзила его до глубин, как он рассказывал. Отклик на её появление мощно ощутился сразу. У него было чутьё на любовные истории, он практически каждый раз (а их было вполне достаточно), безошибочно чувствовал приближение очередного события. Такое, или почти такое же чувство посетило его и в этот раз. Он обрадовался и подумал что-то вроде: вот ещё подарок или приятный сюрприз. И даже немного попредвкушал предстоящее. Совсем немного. Додумал, представил, что с такой яркой дамой будет что то особенное. Мечтательная его часть ослепла от предвкушения и уже грезила удовольствиями.  Но такой сумасшедшей и глубокой душераздирающей любви и страсти, которые случились после, ещё и в помине не было. Был отклик, резонанс, узнавание кого то, кажущегося родным и близким. И всё. Удивившись, Сергей начал вспоминать дальше. Он давно этого не делал, а когда делал был ещё другим человеком, и ещё не мог увидеть и признать того, что увидел теперь, с высоты былого. И он осознал тогда, что, собственно любовь и страсть во многом придумал и создал он сам.

В ту пору своей жизни он находился в самой глубокой в своей жизни депрессии, куда попал, по его словам, на почве слишком активных духовных исканий. А именно, начитавшись разного рода околодуховной, модной в те времена литературы, типа К. Кастанеды и подобных, он решил что его свободу ограничивают родовые и семейные структуры а так же прошлое. Идеи были а взяты у того же Кастанеды, но других не было, опыта тоже не было, Карлосовы писания выглядели откровениями, и давали такую надежду на спасение, какую не давал никто больше. Так ему казалось тогда. Психоз разгорался.

И однажды Сергей решил действовать. Он сымпровизировал ритуал освобождения от прошлого и всевозможных привязанностей, путём сжигания в костре всего архива, писем фотографий и прочего всего своего, хоть как то связывающего его с прошлым. Настроился, по его словам очень серьёзно и ответственно, верил глубоко и ожидал многого. Результат не замедлил. Некая совершенно неодолимая сила, постепенно и неумолимо стала вытягивать из него жизнь. Он противился ей с помощью своих, пред тем наработанных, навыков сосредоточения, но где там… День за днём капля за каплей силы покидали его, медленно и неумолимо. Он рассказывал, что мучения были адские. Никто не мог понять что с ним происходит, а помочь тем более. Дошло до того что он с трудом передвигался, пройти одну остановку было проблемой. При этом он не был болен, просто жизнь его покидала.

Он объяснял себе всё происходящее тем что это идёт сопротивление, и его надо преодолеть и тогда будет свобода или что то вроде просветления. Популярные книги на этот счёт выражались общими фразами вроде: сопротивление, преодоление, ломка стереотипов, стирание истории, майя, иллюзия, преодоление привязанностей, путь воина, отрешённость, безупречность и т. д.. Все эти фразы были насыщены какой то необычной силой и действовали на Сергея гипнотически, заставляя устремляться куда то за пределы обыденности, с мясом и кровью выдарая себя из повседневности. Но значения их он совершенно не понимал, впрочем, как и последствий от такого рода «практик».

Да он нарушил, ослабил свои связи с родом, и со своим прошлым, но никакой свободы и силы, обещанных, как ему казалось, за такие подвиги он не чувствовал. Наоборот, ему становилось всё хуже и хуже. Он жил чисто на волевом усилии, ложась спать не будучи уверенным. что хочет завтра проснуться. Мир стал становиться серым и плоским. Мысли о самоубийстве приходили в голову, но желания не возникало. Что то внутри знало, что это не правильно, малодушно и является слабостью. А как раз слабость он презирал. Выжил он силой духа и силой трезвого рассудка, который подсказал ему, что раз в такое место есть вход, то есть и выход, который можно найти. А для этого нужны были силы.

На этом этапе он и встретил её. Тогда Сергей уже привык жить в своём состоянии на автопилоте, изображая для окружающих «нормального» человека.

И вместе с глубинным резонансом от встречи с ней, проявилось в нём нечто корыстное. Можно это нечто рассмотреть и как сохраняющее жизнь и благополучие Сергея, что то вроде внутреннего финансиста, всегда желающего увеличить капиталы, или заботливой мамки, любыми средствами, не взиирая на морально-нравственную сторону, бьющейся за достаток своего чада, за то чтобы он смог дальше жить хорошо. Явственное побуждение получить что то для себя в этих, только ещё возможных на тот момент, отношениях. Нечто в нём возликовало и обрадовалось тому, что можно было в лучах силы их грядущего столкновения, пользуясь его мощью поправить свои дела, осветить угасающую Душу и подкрепить Дух. И это нечто вознамерилось не упустить своё. Трудно осуждать Сергея. Вероятно многие (автор и сам был в их числе) переживают что то подобное, но не многие замечают, и ещё меньше могут признать в себе такую множественность интересов и желаний. Хочется быть правильными и чистенькими.

А далее стало происходить следующее: он постепенно начал создавать свою любовь используя реальный образ Её и свои идеалы и желания, спроецированные не него. Дорисовал, съидеализировал, если так можно сказать. И выстраиваемый таким образом идеал Сергей начал любить. Он как будто послал в  пространство просьбу: «Дай любви! Вот же случай почти подходящий, отчего бы его не достроить, отчего не подтянуть чего не хватает, ведь вдруг другого раза не будет?» Страх потери и лишения подспудно, и, как кажется, прежде всего остального проявил себя и облёкся в действие. Это осознание обожгло его. Стала ясна причина червей сомнений и чего то тёмного периодически копошившегося в нём…

Он почувствовал что не прав, и увидел ту часть сопутствующей любви своей внутренней деятельности, что имела другую цель и шла в другом направлении, создавая не только помехи, но, возможно, изначально являясь причиной кривого хода всех дел, да и, возможно, самого поражения. Точно он не был уверен, да и то что он осознал, стало очевидно, тогда когда уже всё кончилось.

Парадокс — пока нет возможности, мы не заботимся о потере. Но как только возможность проявилась, мы начинаем игры, спекуляции и поиск обеспечения гарантий. Разворачивается невидимая постороннему битва внутри человека. Битва идей о всего лишь возможностях и далеко не факт что реальных. Эфемерные образы ведут к настоящим поступкам и влияют на физиологию, меняя давление и пищеварение, вызывая кризы, инфаркты и инсульты.

«Широк человек, я бы сузил», — выражаясь словами Алёши Карамазова. Когда я пишу эти строки, что то внутри меня протестует против такого смешения. Не должно такого быть! — кричит оно. Нельзя тонкие чистые чувства мешать с какими то корыстными намерениями! Это грязно, пошло и отвратительно! Я не хочу такого терпеть и видеть вообще! Слишком велик контраст. Уж лучше что нибудь одно — проще. Но сложен человек и противоречив, в нём многое из разных миров и весей происходит одновременно, будучи втискиваемо в его сознание. Это бывает мучительно и зависит от мировоззрения и общего склада человека. Протестует идеалистическая часть, жаждущая чистоты, удобства и покоя. Реалистическая часть с презрением относится к этому слабому чистоплюйству. И душа человека раздираема и больно ей и мерзко и не знает она как быть дальше.

Примерно так в глубине считал и Сергей, чувствуя вину, которую стремился компенсировать силой страсти и глубиной самоотдачи своему чувству. Он хотел чтобы у него было всё «по настоящему», потому что каждые прошлые разы убеждался или в нечистоте или в разноголосице внутри, которые приводили его к выводу, что раз есть внутри противоречия, нет единогласия, то это всё не «то», не настоящее, в настоящем то нет разногласий, оно цельное, и тем самым решает проблемы выбора души, возвращая в рай изначальности. Прежде разноголосица внутри портила всё дело, убивая в конце концов, то чувство что было. Теперь он хотел чтобы наоборот, чувство в нём убило всё остальное, уничтожило его сомнения, растворило помехи и избавило бы его от мук выбора и решения вопросов. Он внутри хотел покоя и полёта, удовольствия и простоты, единогласия, не подозревая, что таким образом, косвенно желал покинуть этот мир, потому как в нём не было место для такого.

Это всё было в начале. Примерно с месяц в нём шевелились сомнения, но вскоре он забыл их, поверив самому себе, что тут всё чисто и цельно, правильно. Чувства и страсти, будто подчиняясь его воле, набирали силу и наконец, стали жить самостоятельной жизнью, которую им дал Сергей. Дал и забыл об этом, искренне считая что они живут сами.

Но в то время, когда это происходило, он не мог определить и описать всё так как я делаю сейчас, по прошествии лет и после длинных бесед с Сергеем, в которых мы вдвоём старались выразить то что с ним было. Он рассказывал, а я задавал вопросы. Одному ему осознать это всё было очень сложно, может быть даже, почти невозможно. О многом он догадывался, многое чувствовал, что то знал, но всё назвать и описать не мог, и поначалу не умел найти слова для привычных глубинных явлений, близко знакомых в ощущениях, но таких трудных для точного описания. Мы и теперь колеблемся, сомневаясь, удалось ли нам выразить хотя бы частичку глубины, широты и всей палитры чувств. Это, кажется, всё равно как пытаться нарисовать фломастерами двенадцати цветов картину Айвазовского. Но, даже хотя бы дать намёк это уже много…

Надо сказать, что наша с ним критика зарождения его чувств не вполне объективна. Вполне возможно что мы подсознательно отыскивая причину его «неудачи», сделали акцент на сомнительном месте, которое возможно совсем не такое важное и нужное, и может быть вообще не такое. Впрочем как знать…

Крайне сложно, если вообще возможно определить, как же именно происходит одухотворение человека чувством. Обычно ждут, что неведомо откуда, явится Любовь, снизойдёт, и будет сразу ясно, по каким то особым признакам, что она та самая, настоящая. Все ждут и томятся в ожидании такой любви. Любви — спасения, разрешающей и исцеляющей, устраняющей все проблемы. Возможно, что у такого ожидания есть какие то генетические глубинные корни, ведь существует до сих пор масса мифов, схожих у совершенно у разных народов, о том, что в глубокой, забытой почти древности был Рай или Золотой Век, в котором было всё хорошо, и была та самая, ныне желанная, великая Любовь. Очень даже может быть. Но если так, то в данном случае, глубинная память и порождаемые ею ожидания, а то и и требования, нас сильно подводят, создавая глубочайший, почти непреодолимый раскол между внутренней памятью «как оно должно быть», и тем что есть. А есть Железный Век.

Обычная позиция в отношении чувств и явлений одухотворения и самоодухотворения у большинства людей выжидательная, они ждут и навешивают на Любовь (как впрочем и на другие «благостные» понятия или слова вроде гармонии, стабильности, позитива или «духовности») массу своих проекций и ожиданий, рассуждали мы с Сергеем. Выжидательная позиция по сути рабская, характерна для жертвы. Каковой большинство людей себя и ощущают.

Есть и другая крайность, когда люди создают, идеализируют реальных персонажей или образы из культуры (Корчагина, Сталина, Цоя, Фёдора Черенкова, Рэмбо или Христа например) и любят их горячо, глубоко и самозабвенно, удовлетворяя свою потребность любить. Во времена СССР коммунисты любили коммунизм и идею светлого будущего. А когда Союз распался, многие из них обернулись, и стали ревностными христианами, вызвав сарказм по такому случаю. Но, с точки зрения души, оказывается всё правильно, они просто удовлетворяют потребность своей души любить. Им нужна рационализация. Такие люди лечат свою душу любовью, и для них не так важно откуда берётся повод, и что является центром кристаллизации или конденсации их чувств, главное, чтобы была. Всевозможные деяния людей, именуемые большинством извращениями, только лишь вариации на эту тему.

Между вышеописанным располагаются промежуточные варианты, когда кумир, в разной степени кумирства создаётся из реального человека, который чем то зацепил, дал толчок, некий повод. Который при желании(а оно есть практически всегда, желание вернуться в идеальный совершенный мир без противоречий) легко используется для построения моста в то самое идеальное, единственное и неповторимое, спасительное. Искус велик и вероятно, неодолим. Все кто сталкивается с ним, попадают в один и тот же сценарий. Плюс ещё жажда обладания. И вот, уже сплетается в один клубок Идеальное Божественное Возвышенное и Звериное Низменное. И кроме как пройдя насквозь и пережив и перетерпев, принеся все необходимые жертвы(время, силы, внутренний огонь, частицы своей души) никак нельзя освободиться от него.

Возможно наша оценка субъективна, в силу собственных ожиданий, а вопрос очень и очень тонкий, и качество мысли, само исходное состояние, плотность и параметры мыслительного материала, которым мы пользуемся, перемещая его лучом внимания, определяет тонкость или прозрачность — непрозрачность посыла которым всё постигается. Если посыл непрозрачен и жёсток, то и постичь большую тонкость и глубину смысла, чем обладает постигаемый смысл, невозможно. Такой посыл раздвинет суть как весло воду.

 Сергей, как мы предположили, стал достраивать любовь, опираясь на два источника света, её и на свой, он, вероятно, свет сильного её духа, принял за ту самую большую и чистую любовь. В свете идущем от человека конечно есть и любовь, человек по образу и подобию божьему, а сам бог и есть любовь, значит и человек есть любовь, в некотором роде. Можно сказать что в человеке есть любовь, заложенная изначально и проявляется она в том числе и как свет и Души и Духа. Вот за это Сергей и зацепился. И нельзя сказать что он был не прав, что любви не было. Она была, но не та, что он решил. А какая любовь иная, и есть ли она вообще? А может, всю что есть любовь, люди творят сами? На это мы пока не можем ответить…

Мы с Сергеем, после основательных погружений в тему, пришли к тому, что наверное всякий человек, обычно неосознанно, активно участвует в этом процессе.

Для Сергея вспышки взаимоотношений с ней были эпохами в его внутреннем мире. Он вспоминал всё остальное относительно них, располагая и классифицируя воспоминания по степени дальности от этих событий. Они были как будно стержнем, осью, смыслообразующими опорами для многого в нём, представляясь чем-то вроде высоких гор, видных издалека. С белых вершин которых, живительной влагой струились в окружающее пространство ручейки живительного ощущения смысла происходящего. Он не хотел терять этот смысл, потому что тот давал ему опору и заполнял многие пустоты. В случае же устранения надежды, следовало бы, обесценить и сам смысл и потерять поддерживающую его внутренний мир структуру, лишиться дающего смысл света, мощной опоры, с риском рухнуть в бездну депрессии и бессмыслия.

Построение и поддержание надежд и ожиданий продолжалось ещё довольно долго. На этом поприще Сергей тоже проявлял недюжинный героизм, свято охраняя творимое пространство, будучи даже в разного рода интимных отношениях с другими женщинами. Разного рода, потому что женщины были разные и отношения с ними у него тоже получались сообразными этому. Но то были временные отношения. Он изначально не собирался вступать в длительные или постоянные. Он сам с собой игрался, воображая что просто выбирает, ищет «те самые» отношения, или «ту самую женщину», которая, почему то, всё никак не находилась.

Время шло, созданная, смыслообразующая структура, представлявшая из себя огромную лучезарную непрозрачную массу, находилась в воображении Сергея, давая ему возможность жить наполнено, с ощущением что у него есть, или по крайней мере, может быть (что вполне может заменить «есть») светлое будущее. Но внутри, в ещё большей глубине, тонко, неуловимо, копилось что то неприятное.

Во время очередной нашей встречи мы наткнулись на явление, названное нами, силой «теней» и противоположных эффектов. Смысл его в том, что чем сильнее хочешь чего то, и сильней к нему стремишься, тем желаемое, обычно, оказывается дальше. Словно наше желание отбрасывает некую, невидимую, но могущественную тень, которая тянет события не в ту, что хочется, сторону. Констатировали, что эта «тень» (в нашем, не Юнгианском контексте) у некоторых людей почему то сильнее влияет на развитие событий, чем осознанные желания. Почему — отдельная и обширная тема.

Согласились и в том, что чем сильнее желание, тем сильнее и тень с её противодействием, как во втором законе Ньютона. Потом перешли на то, что часто бывает, что чем лучше и доверчивей относишься к человеку, тем хуже он начинает относиться в ответ, будто желая соблюсти таинственное равновесие. И что в итоге, инстинктивно вырабатывается этакое усреднённое отношение к событиям и людям, в котором мы стремимся на всякий случай находиться, чтобы не пострадать, да так и усыхаем постепенно. И что это отнюдь не «серединный путь», в котором, как мы осознали, середина устанавливается не раз и навсегда, а каждое мгновение (в идеале, конечно). Настоящий серединный путь можно выразить аллегорией канатоходца на канате, который к тому же, перемещается и вверх-вниз и влево-вправо и поворачивается.

Объяснили мы это для себя, во первых, сопротивлением идеального мира, который не имеет той двойственности или множественности, коя присуща миру вещей, и потому естественно, насмерть сопротивляется воплощению себя в эту двойственную реальность, которое просто невозможно, реальность двойственная не может вместить в себя единообразный идеальный мир. Но можно пытаться. Можно в некотором ни таком ни сяком, промежуточном мире пытаться скрестить материю и идеал, хотя бы в виде образа. И вот, люди, желая сильных, чистых и высоких, цельных ощущений, как мухи на мёд, стремятся в мир идей и стараются затянуть его в проявленный мир, причём в чистом виде, в результате получая отдачу от последнего, эквивалентную их стараниям. Отдача это что то вроде удара током, только, обычно, растянутого.

Это с идеями и идеалами. Если же идеализировать живого человека, то получается, что таким образом его затаскиваешь его идеальным в мир реальный, тем самым напоминая ему о той боли, что приходится переживать воплощённому человеку, чтобы быть воплощённым. Это во первых, а во вторых, идеализируя его мы отправляем его в мир идеалов, то есть вон из нашего мира и тем самым косвенно стремимся лишить его жизни. За всё это он и начинает нас же ненавидеть.

Парадокс в том, я вижу в человеке идеал (обращаюсь к его идеальной части да ещё дорисовываю её для того чтобы моё (!) удовольствие было острее и полнее, тем больше, получается, я не принимаю его реальную часть и неосознанно стремлюсь разлучить его (её) с самим собой, со своей жизнью, желаниями и мечтами. Хочу видеть другим, и прямо таки требую этого. То есть, насилую его (её), в сущности, бессознательно, убиваю.

Отсюда стремление ближнего сохранить себя, отделиться, отключиться. Отделение это происходит, сперва враньём, тихим презрением, пренебрежением а затем и просто открытыми ненавистью и предательством. Часто так получается, что по хорошему человек не понимает. Наверное потому что он в этот момент находится в другой субъективной чувственной реальности и жаждет накала и полноты, в отличии от идеализируемого, который, скорей всего, жаждет покоя и тишины. Отсюда трудность во взаимопонимании, а то и невозможность его. Вот и приходится говорить с идеализирующим на языке боли, только причинив которую (причём не специально, просто иначе не получается, слишком слеп и навязчив партнёр, находящийся в своих сладчайших грёзах) и можно заставить заметить что есть что то на свете, что отличается от его грёз.

Тем не менее, начали искать варианты как же всё ж таки исполнять желаемое. Обнаружилось, что практически у каждого взрослого человека, есть сфера профессионализма, где он чувствует себя более-менее уверенно и может сделать то что нужно, добиться того что сам заранее задумал. Профессионализм связался с определённостью и предсказуемостью, с способностью и возможностью творить заранее намеченное. Стали думать почему. Пришли к тому что творчество специалиста происходит в знакомом ему пространстве, которое он изучил, превратил в образы и перевёл к себе в сознание, иначе говоря, они у него в голове. Где можно заранее всё прикинуть и рассчитать, а потом уже делать на месте точно и чётко, без лишних движений. И степень профессионализма определяется объёмом знакомых образов, который, в свою очередь зависит от возможности доступа воображением в те или иные пространства, которая, в свою очередь зависит от степени чистоты и покоя внутри человека, а так же от степени его внутреннего горения, которые в свою очередь, зависят от многих факторов, наследственность, воспитание, характер, самодисциплина, уровень амбиций и авантюризма, и тд и тд, и основное после задатков, вероятней всего, самодисциплина.

Сергей ощущал в себе стремление к душевному и духовному слиянию, потребность в некоем движении, которое должно привести к слиянию с чем то в точности не определённым, но желанным, и к зарождению чего то нового и желанного. Сейчас это стремление уже не было так завязано и сфокусировано не ней, хоть и оставалась некая привычность. Постепенно привычный фон его внутреннего мира начал изменяться.

Однажды изниоткуда, «с потолка» возникла мысль о том, что влечение к ней имело силу и статус священного, потому, что было подкреплено неосознанным желанием эротического слияния, продолжения рода и связанными с этим общечеловечекими сценариями. Но это же желание слияния можно, в принципе, распространить и на весь мир, хоть сразу, а хоть и на любой его объект по выбору, чем один образ хуже другого. Иначе говоря, почему только на баб надо глядеть?

Он, говоря мне это, попутно вспомнил сочный рассказ своего знакомого о беседе с неким стариком. Тот делился откровениями, как стал собственно мир видеть в цветах, красках и многообразии, когда у него от старости перестал член стоять и он не стал думать о бабах. Для старика открылся мир, о котором он прежде и не подозревал, большой и красивый, многомерный. Прежде всё было занято вопросами мужского либидо. И даже мне передалось потрясение этого человека, несмотря на то, что это был пересказ уже третьим лицом. Это был настолько живой пример очарования образом (в данном случае под образом подразумевается женское начало в его разных персональных ипостасях), его притягательной магической силой, что остальной мир, как будто, существовал за мутной пеленой. По сути, тот старик жил до своего прозрения и рождения заново в состоянии своеобразного морока.

К обладающим подобной, почти неодолимой, воистину магической силой очарования можно отнести образы — понятия такие как: совершенство, справедливость, равенство, благополучие, демократия, стабильность, забота, наконец, даже любовь и бог. И тому подобные. То есть те, посредством спекуляций которыми, во все века и времена управляли и управляют поведением людей, заставляя их терпеть лишения и очевидно бессмысленные с точки зрения трезвого рассудка обстоятельства, как бы необходимые для достижения искомых образов.

Конечно, возник вопрос: что же такого притягательного в этих образах — идеях? Почему люди от соприкосновения с ними буквально лишаются разума, готовы убивать других людей и себя для достижения их эфемерной плоти, так никогда, если обратиться к истории, не достигаемой? Что за сила в них? Чем они притягивают людей, заставляя забыть себя?

Относительно общих понятий, мы сошлись на том что они принадлежат к миру иному, идеальному, которому не свойственны недостатки и несовершенства этого мира. В мире идей времени в нашем понимании нет, образы уже совершенны и обладают специфическим светом, блеском, напоминающим своей мощью сияние богов, который ослепляет, и одновременно служит поводом для того чтобы презирать, ненавидеть и уничтожать при случае всё земное, тусклое, некрасивое и несовершенное. Страшный парадокс. Неживой, по сути, находящийся в Нави, заставляет корёжить и уничтожать Явь. Образ, недостижимая абстракция, часто оказывается важней и значимей живого человека, который по образу и подобию… Да что там часто, почти всегда. И пожалуй лишь сила долга или сила любви могут противостоять этому плену. Разум тоже может, но гораздо реже, потому что чтобы пользоваться им надо хоть однажды преодолеть силу очарования образов. А это очень непросто.

Однажды, на стадии, когда того самого неприятного ощущения внутри накопилось довольно много, Сергей отважился поразмыслить над этой властью. В чём разница между менее масштабными образами? Чем один образ хуже другого? Чем «Её» образ лучше образа случайной женщины неопределённого возраста, или образа его матери?

Что-то нежное сжалось внутри него. Такой ход мыслей показался предательством по отношению к светлому чистому образу Её, посредством которого он раньше выкачивал изниоткуда мегатонны кайфа и прочих приятных, но, как выяснилось, бесплодных переживаний. Предательства он не хотел, но что то внутри него было раздражено и разозлено, терпеть и надеяться дальше оно не желало. Произошла несколько дней длившаяся борьба, напоминавшая по структуре и ритму военные операции 1945 года, и где то плавно а где то рывком, отношение к образу «Её» сменилось с насыщенно возвышенного изысканно почти восторженного и вдохновенного, сначала на менее возвышенное и восторженное, а затем и на просто тёплое и слегка ещё пока ноющее. Его отношение к ней предстало не горой, а стало напоминать в его сознании базальтовую материковую платформу, о которой известно что она есть, но без специальных исследований её не обнаружить.

Через недолгое время, он понял что сам он давно, по сути предан (хотя фактически он не был предан, просто изначально сам себя поставил в такую ситуацию, в которой отвержение, или предательство, видимо, неизбежно). Просто он не осознавал раньше всю взаимосвязь причин и следствий, было не до того, разум застилали желания и страсти. Признав этот довольно болезненный факт, он успокоился, потому что наконец то ему стало окончательно ясно — терять давно уже нечего. Нечто в нём сопротивлялось окончательности, норовя оставить какой то кусочек надежды, какое то допущение, мысль о возможности которая хоть немного, но грела бы и красила жизнь. Это желание происходило из страха недополучить, потерять, который хитрой змейкой увивался вокруг «важных» мыслей. Сергей потратил несколько дней в попытках выследить и определить, ухватить его, с тем чтобы как то отрегулировать а лучше пресечь. Это было необходимо, потому что иначе принятое им решение не обретало полной силы и внутри сохранялся отвлекающий дребезг и ощущение неопределённости, в котором постоянно норовило произойти что то расстраивающее и растаскивающее.

Той его части, что сохранила остатки романтической наивности, жаль было терять свой привычный образ и душевные и духовные ориентиры. Ощущалось душевное страдание, и сама душа то и дело норовила улететь в фантазии, цепляясь за придуманный мир. Но, поделать уже ничего было нельзя. Весь его прежний образ мира разваливался как песочный замок. Ощущение окончательности, интуитивно воспринимаемое, складывалось с рациональными мыслями о возрасте, о том что уже пора наконец измениться.

Он несколько раз ловил себя на мыслях — воспоминаниях о детстве, в котором то что впоследствии разворачивалось в его жизни разными болезненными событиями, представлялось, пока ещё, единым монолитным комом, безусловно определяющим его состояние и возможности. Он вспомнил как мечтал о том, что это когда то изменился и интуитивно чувствовал тогда, что очень нескоро. И вот это время наступило. То что определяло и сковывало его, начало, наконец, распадаться. Такой сильной боли как раньше не было. Было только ощущение что с ним таки происходит что то небывалое, хотя, может, и не ведущее к скорой радости.

Мы, в процессе осмысления рассказываемого им, в чём, кстати было много очень близкого и мне, пришли к гипотезе, что в принципе один образ не лучше другого, но они наделяются воспитанием и самовоспитанием субъективной значимостью, согласно которой они и располагаются во внутреннем мире, формируя русла выбора и линии судьбы. Сергею, прошедшему горнила страданий, как то удалось научиться снимать и наоборот, наделять значимостью разные образы. Он делал это под влиянием обстоятельств, чтобы не сойти с ума и не покончить, прежде времени, счёты с жизнью. Так он научился  рассматривать образы без, или почти без предвзятости. Так появилась возможность вдохновляться, в принципе, всем, что попадалось в поле его внимания. Эрос распределился в его сознании более равномерно и мир от этого стал ощутимо глубже, чётче и рельефней. Он понял что такое равноценность и равнозначность. Как ни странно, в этом, или за этим находилось особое, покойное счастье…

Ещё у него, примерно в течении полутора-двух лет, было устойчивое ощущение, что с какой то его части слезает полусгнившая, но, местами ещё, прочная шкура. Некая трудноуловимая и сложноописуемая часть его существа зудела и чесалась, точно заживающая рана. Душевные состояния его менялись иногда быстро и часто, а иногда застывали в одной поре, и был в этом какой то рисунок, неясный ему. Те части его, с которых «шкура» уже слезла, видели мир и реагировали на происходящее совсем иначе чем раньше. От этого, какое то время, у него была путаница в суждениях и поступках. Новая его часть видела мир гораздо тоньше и глубже, точней и яснее, чем старая, ею он наслаждался исследованием мира и получением ответов на вопросы, совершенно недоступные раньше.

Состояния тихой прозрачной глубины и радостного покоя всё чаще посещали его. В этот период, как он рассказывал, по очереди обострились все, какие только бывали у него когда то, болезни. Будто некто невидимый решил напомнить ему таким образом о всём его прошлом. Они тоже переживались иначе, чем раньше, непривычные мысли и состояния посещали его во время них. Более ёмкие и глубокие, покойные и неспешные.

Он поначалу боялся этих состояний, считая их слишком эфемерными, и потому ненастоящими и бесполезными. Ибо они не были наполнены той тяжестью и борьбой, что была с самого рождения привычна ему, и которую он считал той самой, настоящей жизнью. Но постепенно, понаблюдав, он обнаружил, что эти состояния сопровождаются лёгким и приятным ходом событий и иными реакциями на него людей, более светлым самоощущением и самочувствием. Вся жизнь, как будто, стала легче. Он так давно, с самого, наверное, рождения, ждал этого. Так давно, что даже успел забыть чего ждал, и потому произошедшее было неожиданным и поначалу настораживало, вызывая рефлекторные приступы желания вернуться к прежней тяжести жизни, с тем чтобы вдруг не поплатиться за эту лёгкость… Но расплата всё не случалась…

Однажды, в неуловимо странный момент, непривычный самим своим смыслом, самой атмосферой, Сергей вдруг осознал, что давно не вспоминал Её, а вспомнив, почувствовал к её образу лёгкое отвращение, и душевную боль. Всплыл ещё один слой его сознания, в котором хранилась боль от отвержения Ею, которая прежде была не видна из за сильнейшего притяжения к образу Её. Он с неожиданным наслаждением рассматривал, переживал и осмысливал эти боль и отвращение, означавшие большую свободу, может и полную, он пока не знал. Эти чувства не сковывали его и не порождали страстей. Они отдаляли Её и разделяли их…

Внутри него наконец то закрутилось колесо, прежде стоявшее на месте, на крайней к Ней точке которого были всё это время его надежды и чаяния. Закрутилось, по законам таинственной духовной механики отдаляя его от неё. Внутри у него пошло остановившееся было, прежде, время…

Эпилог следует!